Проблема взаимоотношений Александра Пушкина и Адама Мицкевича в русском литературоведении.
Взаимоотношения А. Пушкина и А. Мицкевича, этих величайших поэтов двух родственных славянских народов, всегда и по праву привлекали к себе внимание русских и польских исследователей. Каждый из них - как Пушкин, так и Мицкевич – имел в творческой жизни другого важное и неоспоримое значение. Не очень длительное, но тесное личное общение, отточенное постоянным обменом мыслями, мечтами, стремлениями, оставило глубокие следы в творчестве того и другого.

Проблемой взаимоотношений Пушкина и Мицкевича занимаются уже длительное время, начиная с Герцена, Шевченко, Ивана Франка, Луначарского, Горького, и по наши дни.
Каждое десятилетие вносит в исследование проблемы что-то новое. Более детально и углубленно начали разрабатывать эту проблему с 1920 года.

Такие исследователи, как Б.Модзалевский, В.Чернобаев, прослеживали отношение Пушкина к поэме Мицкевича «Конрад Валленрод», анализировали работу Пушкина над переводами этой поэмы и других стихотворений польского поэта.

М.Цявловский, А.Лаврецкий, М.Асеев большее внимание обращают на личные контактные связи польского и русского поэтов.
В конце 20 века исследователи (М.Яструн, А.Григорьев, Б.Стахеев) вводят в литературоведческий оборот проблему контактных и типологических связей, исследуют влияние Пушкина на польскую литературу, а также на связь Мицкевича с поэтами-декабристами.

К началу 21 века относится ряд работ, которые представляют собой опыт описания истории литературных отношений Пушкина и Мицкевича на основе биографических фактов, при этом на первом плане остается именно Пушкин, его отношение к Мицкевичу и характер усвоения произведений польского поэта.

Во все времена человеческое общение имело особую ценность. А когда общаются люди творческие, такие, как Мицкевич и Пушкин, то характер этих отношений, перерастающий во взаимопонимание, представляет огромный интерес. Значение дружбы таких художников трудно оценить до конца.
С момента знакомства Мицкевича и Пушкина и их последующих встреч в течение двух с половиной лет прошло около двух столетий, за это время произошло множество исторических событий, а интерес к жизни и творчеству Мицкевича и Пушкина не ослабевает.

Два великих поэта были почти ровесниками. Мицкевич родился на пять месяцев раньше. Родились в одном в то время государстве – огромной Российской империи.
И видно, самим Господом было определено им стать первыми Поэтами своих народов, и встреча их, конечно, не была случайной.

Сегодня трудно сказать можно только предположить, как сложилась бы судьба Мицкевича – Поэта, не попади он в Россию в начале своего творческого пути. Его великий дар, как проклюнувшееся семя, упал в необычайно духовно плодородную почву России времен Пушкина и его окружения.

О встречах поэтов сохранилось немало свидетельств. Их беседы, переводы творений друг друга, близкие или контрастные мотивы и образцы в их произведениях привлекали и будут привлекать исследователей, ведь здесь речь идет о диалоге и взаимообогащении культур двух народов, о чуде великой Поэзии, победившей пространство и время.

В чем же причины интереса к жизни и творчеству двух великих Поэтов и к тому, как они относились друг к другу, насколько понимали друг друга?

Прежде всего, в масштабе личности, в глубине и силе творческих дарований, неповторимости индивидуальности.
Каково сегодня их место в литературе и обществе?

Без Пушкина России нет!
А без нее Поэт не состоялся.
Как с полевых цветов букет,
Коль поля нет, откуда бы он взялся?

И о Мицкевиче:

В своей Литве, среди дубрав,
От Бога искру в дар вобрав,
Чтоб от нее излился свет,
Родился будущий Поэт.

Оказавшись в России как политический изгнанник, Мицкевич знакомится с выдающимися представителями российской культуры, крупнейшей фигурой которой был Пушкин. Личное знакомство состоялось осенью 1826 года в Москве, куда вернулся Пушкин из ссылки в село Михайловское.
Мицкевич был приглашен С. Соболевским, который прислал ему билет с припиской: «А.Пушкин читает нынче сцены из «Бориса Годунова»».

Позже последовало более близкое знакомство. Говорили о будущем, о том измерении, которое, как и прошлое, присутствует в человеческих расчетах и грезах.
А. Мицкевич в письме к друге Одынцу так и пишет о Пушкине: «Как-нибудь напишу тебе о нем поподробнее, теперь только добавлю, что я знаком с ним, и мы часто встречаемся. Он много и хорошо читал, знает новейшую литературу, его понятия о Поэзии чисты и возвышенны».

Мицкевич «говорил о временах грядущих, когда народы, распри позабыв, в единую семью соединятся», в таких выражениях вспоминает об этом Пушкин в своем незаконченном стихотворении «Он между нами жил», посвященном Мицкевичу.

В 1826 году в Москве вышел поэтический сборник Адама Мицкевича на польском языке «Сонеты», куда вошли два цикла «Любовные сонеты» и «Крымские сонеты». Об отношении Пушкина к «Крымским сонетам Мицкевича» прекрасно сказано в пушкинском стихотворении «В прохладе сладостных фонтанов».
А в 1827 году в Петербурге вышла поэма Адама Мицкевича «Конрад Валленрод».

По просьбе Пушкина поэма была переведена прозой на русский язык. Пользуясь им, Пушкин начал переводить поэму. Он успел сделать перевод только первых 40 строк. Перевести всю поэму не хватало времени – Пушкин работал над «Полтавой». Услышав импровизации, которыми одаривал Мицкевич русских друзей, Пушкин был глубоко потрясен, был в восторге: «Какой гений! Какой священный огонь! Что я рядом с ним!».

В «Евгении Онегине» Пушкин создал образ Мицкевича – романтика, вдохновенного певца в священном краю воображения, в мире легенд и древнейшей истории, в воспоминаниях об оставленной Родине.
Воображенья край священны,

С Атридом спорил там Пилат.
Там закололся Митридат.
Там пел Мицкевич вдохновенный
И посреди прибрежных скал
Свою Литву воспоминал.

Трагические события большой истории вторглись во взаимоотношения двух Поэтов.
Адам Мицкевич писал: «Поэзия и талант нас соединили, политика – разъединила».
Политические события польского восстания 1830 года разъединили двух поэтов.
Но есть более высокие ценности, чем политическая борьба. Тему возвышенности Поэзии, тему союза Поэтов они рассматривали так:

А.С. Пушкин:
Издревле сладостный союз
Поэтов меж собой связует.
Они жрецы единых муз,
Единый пламень их волнует.
Друг другу чужды по судьбе,
Они родня по вдохновенью…

Адам Мицкевич:
Шел дождь. Укрывшись под одним плащом
Стояли двое в сумраке ночном.
Один, гонимый царским произволом,
Сын Запада, безвестный был пришелец.
Другой был русский, вольности певец,
Будивший Север пламенным глаголом.
Хоть встретились немного дней назад,
Но речь вели, как с братом брат…»

Идут века, а сила гениального поэтического слова Адама Мицкевича и Александра Пушкина удивительным образом растет.

Сегодня на Родине Мицкевича, в городе Новогрудке, в родительском доме поэта работаем литературно – мемориальный музей. В экспозиции музея, в разделе «Пребывание Мицкевича в России», отражена дружба великих Поэтов, их литературное окружение – поэты Вяземский, Жуковский, Баратынский, Веневитинов, Дельвиг и другие.

Наши поэты учат дружить, любить, ценить Красоту, стремиться к совершенству. Они и сегодня отвечают на вопросы, волнующие наших современников.
Поэты победили и время, и пространство, так как всю свою недолгую жизнь служили Музе Добра, Красоты и Правды.

Польша у Пушкина всегда отождествлялась с именами Костюшко и Мицкевича. Эти имена были символами Польши: «Костюшко – это польский патриот, символ польского национально-освободительного движения, вооружённой борьбы за независимость родины, Мицкевич – гордость польской культуры, поэт-пророк, избранник, вития, воплощение поэтического гения, символ преданной службы высоким идеалам своей Родины и человечества».

Дружба двух гениальных поэтов славянства – Пушкина и Мицкевича - ещё в 20-30 годы 19 века стала приобретать значение пророческого символа братства русского и польского народов.
В особенностях идейно-творческого развития А.С.Пушкина и А.Мицкевича ещё до момента их личного знакомства таились многие предпосылки духовной близости: связи личные и идейные с освободительным движением декабристов, схожесть судьбы ссыльных.

Это и подготовило почву для их дружбы. Молодой Мицкевич понимал, что творчество К.Ф.Рылеева и молодого А.С.Пушкина возвращали поэзии высокое народное, гражданское значение. За это же ратовал и Мицкевич, работавший над статьёй «О поэзии романтической». Заочное знакомство Адама Мицкевича с лучшими людьми русского общества переросло в счастье личных встреч, общение, живую дружбу, которая принесла плоды и польской, и русской литературам.

В 1825 году А.Мицкевич, живя в Одессе, путешествуя по Крыму и слагая «Крымские сонеты», в творческих думах и волнениях своих не раз вспоминал о Пушкине и обращался к поэме «Бахчисарайский фонтан». Может быть, начиная свой сонет «Аю-Даг» стихом «Люблю смотреть, опершись на скалы Аю-Дага», Мицкевич на какой-то миг почувствовал себя тем путником, о котором Пушкин восклицал в концовке поэмы «Бахчисарайский фонтан»:

Всё чувство путника манит,
Когда в час утра безмятежный
…
Пред ним и блещет, и шумит
Вокруг утёсов Аю-Дага.

Конечно, расширение и упрочение личных дружеских связей и встреч Пушкина и Мицкевича способствовало их дальнейшему творческому сближению. Близкий А.Мицкевичу поэт Антоний Эдвард Одинец в письме из Петербурга к Юлиану Корсаку от 9 мая 1829 года рассказывал, например, что «на одной из поэтических импровизаций Мицкевича в Москве, Пушкин, в честь которого давался тот вечер, вскочил с места и, ероша волосы и, право, бегая по залу, восклицал: «Какой гений!

Какой священный огонь! Что я пред ним», - и бросился на шею Адама, обнял его и целовал как брата. Знаю это от очевидца, и вечер тот был началом их взаимной дружбы» В 1826-1827 годах А. Мицкевич не раз был приглашен слушать трагедию «Борис Годунов» в чтении самого автора.

В одном из писем из Москвы А. Мицкевич сообщал: «Пушкину 28 лет, в разговоре он очень остроумный и увлекающийся, хорошо знает литературу, о поэзии имеет понятия чистые и возвышенные. Сейчас написал историческую трагедию «Борис Годунов». Читал из оной отрывки. Могуче продумана в целом и прекрасна в подробностях».

Очевидцы, имевшие возможность близко видеть отношения между Пушкиным и Мицкевичем, свидетельствуют, что контакты были частыми в Москве и Петербурге.
Никак нельзя согласиться с мнением некоторых литературоведов, в частности Ледницкого, о том, что будто бы Пушкин забыл сразу Мицкевича после выезда последнего из России. Точка зрения русского исследователя М.И Алексеева кажется мне гораздо более обоснованной: «В год выезда польского поэта из России Пушкин мечтательно рисовал профиль Мицкевича рядом со своим в «лавровом венке».

В конце того же 1829 года в «Отрывках из Путешествия Онегина» Пушкин стремится поэтически запечатлеть недавно уехавшего из России Мицкевича как «изгнанника вдохновенного». «Крымские сонеты» Пушкин ставил в ряд самых высоких поэтических преданий, связанных с Тавридой:

Воображенью край священный:
С Атридом спорил там Пилат,
Там закололся Митридат,
Там пел Мицкевич вдохновенный.

а) Переводы
Переводы Пушкина из Мицкевича – значительный факт творческого общения двух поэтов. Они имеют особое значение, т.к. среди многих попыток Пушкина «перевыразить» стихи иностранных авторов только очень немногие были закончены и напечатаны им самим. К этим немногим законченным и напечатанным переводам относятся три перевода из Адама Мицкевича – «Сто лет минуло как Тевтон» («Отрывок из «Конрада Валленрода»), «Будрыс и его сыновья», «Воевода».

В первом обращении Пушкина к творчеству Мицкевича (перевод «Конрада Валленрода») я увидела скрытую полемику. Принято считать, что Пушкин собирался перевести всю поэму Мицкевича и что отрывок «Сто лет минуло, как Тевтон…» является началом этого незаконченного перевода. Это мнение опирается на свидетельства современников и, прежде всего, К.С.Полевого, который писал, что «наш поэт, восхищенный красотами подлинника, хотел в изъявление своей дружбы к Мицкевичу перевести всего «Конрада Валленрода», но увидел, как говорил он сам, что не умеет переводить, то есть не умеет подчинить себя тяжёлой работе переводчика.

Свидетельством этого любопытного случая остаются прекрасные стихи, переведённые из «Конрада Валленрода» Пушкиным, не переводившим ничего».
В статьях, посвящённых искусству перевода, пушкинские обращения к иностранным авторам часто называются совершенными переводами, а сам Пушкин – великим переводчиком. В трёх переводах из Мицкевича поставлены три различные творческие задачи. В первом на основе вступления к «Конраду Валленроду» создано стихотворение, несущее идею, отличную от той, которая заложена в тексте Мицкевича.

Это и политический ответ на позицию Мицкевича, и поэтическое выражение своей позиции в политических разговорах с польским поэтом. Во втором («Будрыс и его сыновья») и третьем («Воевода») дано решение проблемы передачи на русский язык народно-поэтических образов других народов и приобщения к русской культуре иноземных фольклорных сюжетов и мотивов. Причём в одном случае это сделано путём точного перевода, в другом – дано собственное психологическое и ритмическое решение заданного сюжета.

Независимо от задач, которые решал в своих «подражаниях» Пушкин, его восприимчивость, способность поэтически воспроизводить индивидуальное своеобразие, поэтические формы и национальные краски оригинала делали его «подражания» не только явлением русской литературы, но и основанием для переводческой традиции.

б) «Медный всадник» Пушкина и «Отрывок» Мицкевича
Летом 1830 г. Пушкин начал заниматься новой важной и увлёкшей его темой – историей Петра. Событием, ускорившим написание поэмы «Медный всадник», явилось знакомство Пушкина со стихотворением Мицкевича о России и Петербурге как финал 3ч. поэмы «Дзяды» (цикл был назван « Отрывком»).

Сопоставление «Отрывка» Мицкевича и «Медного всадника» наглядно и убедительно свидетельствует, что цикл стихов польского поэта о России произвёл на Пушкина большое впечатление как своей тематической и лексической близостью, так и рядом актуальных для Пушкина вопросов (о путях исторического развития России, о месте России в ряду европейских стран, о роли Петра, о содержании и смысле петровского периода русской истории, о русском народе и его судьбе, о русском самодержавии, о свободе и методах борьбы за её торжество).

Мицкевич не только поднял эти проблемы, но и дал им свои трактовки, согласиться с которыми Пушкин не мог. Так перед Пушкиным возникла реальная необходимость оспорить идейную позицию польского поэта. Мицкевич внёс в свою политическую оценку русского самодержавия не только исторически оправданную ненависть к нему как польского патриота, но как истый западник он изложит западный взгляд на Россию.

Поэт судит о Петре, русском народе, о петровском периоде с позиций романтической философии истории и человека. Пушкин это отлично понял, потому его ответ и не носит личного характера. Для Мицкевича петровская политика - это лишь проявление нелепо-бессмысленных действий азиатского деспота, западничество обусловило тон рассказа о европеизации - злосатирический:

Сказал он: русских я оевропею,
Кафтан обрежу, бороду обрею. (1, 309).
Все реформы Петра, по Мицкевичу, носили внешний характер:
Ввёл менуэт на празднествах дворцовых
Согнал на ассамблею дев и жён;
Или служили укреплению военной мощи армий, используемых самовластием для устрашения Европы:

Умыл, побрил, одел в мундир холопа,
Снабдил его ружьём, намуштровал,
На всех границах насажал дозорных,
Цепями запер гавани страны. (1,304)

Пушкин не мог принять подобную философию истории. В деятельности Петра он видел проявление исторической закономерности. И не «великим человеком», а великим деятелем был для него Пётр. Его человеческое величие проявилось в патриотическом служении Родине, в понимании и осуществлении исторической необходимости. Пётр у Пушкина – деятель, обусловленный историей.

Пессимистическому взгляду Мицкевича Пушкин противопоставил веру в будущее, мрачному облику города – светлые картины северной столицы, гордо и неколебимо стоящей при море, как неколебимо стоит могучая Россия.

в) «Воевода» Пушкина и «Дозор» Мицкевича
В результате наблюдений над указанными произведениями Пушкина и Мицкевича приходим к выводу, что используя заданную Мицкевичем схему в «Дозоре», Пушкин создаёт своё произведение, отличное и по форме и по содержанию.

«Если в «Будрысе и его сыновьях» величайший русский поэт с удивительной точностью передал и содержание, и образную систему, и ритм подлинника, то в «Воеводе» он во многом отступил от текста Мицкевича, перевёл балладу хореическим размером, в корне меняющим характер мицкевического списка…». Доказательством этого уже не может послужить черновой текст, где появляются принципиально новые моменты, которые влияют на фабулу баллады.

«Поздно ночью из похода воротился воевода», - начинает балладу Пушкин. Мы к этому зачину привыкли; но если над ним поразмыслить, звучит он не как у Мицкевича. Что происходит в первых строках у Мицкевича? «Из садовой беседки воевода, задыхаясь, бежит в замок в смятенье и тревоге…» Жена воеводы неоднократно названа «новобрачной», «молодой». Эти же эпитеты имеет и поклонник, на свидание к которому она шла. Сам же поклонник в приступе ревнивой досады желает «молодой» на прощание доброй ночи и «долгих ласк» мужа.

Действие происходит то ли непосредственно в свадебный вечер, то ли в первые дни после венчания. В фамильном парке Воеводе почувствовалось неладное, он торопится проверить опасения: бежит в спальню к жене.

Зачем же нужен поход Пушкину?
Уже упоминалось, что Пушкин и перевёл, и опубликовал одновременно две баллады Мицкевича.
Баллады неспроста легли рядом на печатных страницах; соседство публикационное лишь наглядно выявило их содержательную связь. Два текста превратились в диптих – уже не столько Мицкевича, а и Пушкина. Связующих звеньев оказалось немало; вот некоторые – главнейшие.

Как безымянный Воевода, так и воевода Будрыс включены Пушкиным в единую ситуацию: Воевода из похода воротился; Будрыс в поход снаряжает (троих сыновей). Таковы завязки баллад. Воевода переносит «военные действия» в семейный обиход; Будрыс посылает сыновей на ратные дела, но дела ратные и здесь оборачиваются делами семейными. Таково основное действие. В итоге же оба похода кончаются неожиданно, и можно сказать, неудачно, однако неудачи эти разные: в первой балладе – гибель (после свадьбы), во второй – свадьба (вместо гибели).

Из всех действующих лиц баллады «Воевода» наиболее приметные изменения выпали на долю молодых влюблённых. Оба они полны страсти: «Одной рукой свои глаза она прикрывала рассыпанными кудрями и грудь прикрывала краем рубашки; другой рукой она отталкивала плечи стонущего и её ног мужчины». И дальше: «она его не слушает, он шепчет ей на ухо новые жалобы или, быть может, новые мольбы, пока взволнованная, изнемогшая она не опустила плечи и не склонилась в его объятья».
У Пушкина от всего этого эпизода остаётся пять строк. Вначале:

На скамейке у фонтана,
В белом платье, видят, панна
И мужчина перед ней.
И затем:
Панна плачет и тоскует,
Он колени ей целует…

Это всё. Нет укромной беседки – есть фонтан, нет обольстительной рубашки – есть платье, нет белизны соблазна – есть белизна чистоты, нет мужчины, прижавшегося к лону, - есть мужчина «перед ней». В объятья никто не падает, а слёзы героини «Воеводы» отличаются от стонов и рыданий героя «Дозора».

У Мицкевича изображаются две брачные ночи: в беседке и в замке. У Пушкина - ни одной: сцена «на дерновом сиденье» переделана, а сцена «в пуху лебяжьем» полностью опущена.
У Мицкевича Панна высказывает двойную слабость: как перед поклонником, так и перед мужем. У Пушкина от поклонника она «отперлась», притом ещё до замужества, а «плачет и тоскует» вовсе не от чувства.

Пан у Мицкевича не очень-то отличается нравом от Воеводы; как и Воевода, он снедаем самолюбивой ревностью. Пан у Пушкина прискакал к «милой панне» затем только, чтобы «пожелать для новоселья много лет её веселья, и потом навек бежать». В намереньях пушкинского героя не входит ничего, кроме прощенья.

У Мицкевича дело сложней. Там ревность, оскорбленная гордость, жалость к самому себе перекрываются главенствующей страстью – желанием. Это слабость. Пан у Мицкевича вспоминает, что он потерял: «даже твои вздохи, даже пожатие руки».

Всё это Пушкин из текста Мицкевича не выпустил по недосмотру, а заменил – по условиям своего мира. Эротику заменил на этику.
Воеводу Мицкевича по-человечески можно и пожалеть: так близко его «задыханье» к «рыданью» молодого героя, его язвительно – горькая издёвка над соперником – к насмешке над собой. Жалеть Воеводу пушкинского не за что.

Воевода Пушкина играет тайную игру. Этот Воевода страшнее воеводы Мицкевича решительно во всём. У Мицкевича он «задыхается в смятенье и тревоге», у Пушкина ему не оставлено ни задыханья, ни смятенья, ни тревоги. У Воеводы первого – «дрожащие руки», у Воеводы второго – лицо «мрачнее чёрной ночи» и «грозные очи».

Страшней он и по характеру. Воевода Мицкевича и во гневе не выдаёт перед низшим обуревающих его чувств: «Эй, казак, ты, хам, почему в саду у ворот нет ночью собаки, ни прислуги? Возьми-ка суму барсучью и пороховницу гайдучью и боевую винтовку мне с гвоздя. Воевода Пушкина бранится и бушует во всю мочь:

Гей, ты,- кликнул,- чёртов кус!
А зачем нет у забора ни собаки, ни затвора?
Я вас, хамьё!-
Дай ружьё, приготовь мешок, верёвку,
Да сними с гвоздя винтовку
Ну, за мною!.. Я ж её!?
Один даже на слугу изливает аристократическую иронию: «стреляй себе в лоб или в ту девицу!» Другой даже о жене говорит в выражениях, какими грозит холопьям: «Я ж её!» Один хочет проверить свою тревогу, потому и бежит из сада в опочивальню. Другой врывается в замок с заранее выношенным подозрением и впрок заготовленным приговором.

Он слугам велит молчать;
В спальню кинулся к постели;
Дёрнул полог…В самом деле!
Никого; пуста кровать.

Воевода, первый, Мицкевича, в домашний «дозор» собирается как в рыцарский поход. Доспехи второго ужасающие: мешок да верёвка. Один идёт отомстить, другой – проучить.
Страшен балладный воевода; но разве не потешен одновременно этот «самовластитель», которого не слушаются не то что люди – дворовые собаки? «Мощный властелин судьбы», которого и убивают – то случайно: «Хлопец, видно, промахнулся».

Развязка баллады представляется нам внезапной.
Выстрел по саду раздался.
Хлопец пана не дождался;
Воевода закричал,
Воевода пошатнулся…
Хлопец, видно, промахнулся:
Прямо в лоб ему попал.

В числе действующих лиц баллады Пушкина мы упоминали Хлопца. Но в балладе Мицкевича персонажа под таким именем нет. Есть «казак», и не безымянный, а с именем собственным: Воевода «кликнул казака Наума». Дальше: «Эй, казак, ты хам…» - « Воевода с казаком притаились неподалёку и достали из-за пояса патроны…» и т.д. А у Пушкина: «Воевода слугам велит молчать…» - «Гей, ты, - кликнул, - чёртов кус!» - « Я вас, хамы!» И лишь в четвёртой строфе, когда события доходят к развязке:

«Пан мой, целить мне не можно» -
Бедный хлопец прошептал…
На описание развязки Мицкевич тратит всего двустишье; в нём один раз, попутно упомянуто:
«Казак навёл, прицелился …»
Совсем не то происходит под занавес в балладе пушкинской.

Из бессловесности, безымянности и безличности, из глухого «фона» прямо на передний план движется фигура того, кто до сих пор не мог быть назван даже второстепенным лицом. Лаконичный – Пушкин, ощутимо сократив балладу, здесь не поскупился. Двустишье раздвинуто до шестистишия.
Два имени, позиционно выделенные как бы курсивом, связываются смысловым эхом. Все события начинают двигаться стремительным зигзагом от одного полюса к другому: Хлопец – Воевода- Воевода- Хлопец.

Значение Хлопца в пушкинской редакции баллады велико. Почти отняв у Хлопца голос, лишив имени, уведя на самый дальний план, Пушкин не сократил, а увеличил его роль, не уменьшил, а укрупнил его значение, в развернувшейся «таинственной игре».
Отказываясь стрелять в Панну, казак у Мицкевича оправдывается тем, что на него «верно напал бес», у Пушкина же:

Ветер, что ли; плачут очи,
Дрожь берёт; в руках нет мочи
Хлопец не сосредоточен на себе, открыт правде и добру; ему внятно то, чего не слышат даже другие герои, и именно он разрешает ситуацию – а точнее, им разрешается ситуация, - в которой, казалось бы, поделать ничего нельзя.

Фольклорную выразительность подлинника Пушкин вначале стремится передать словами и выражениями, бытующими в русском фольклоре. В черновиках названы предметы русского быта, часто в песенной окраске: пуховик, завес/ «Дёрнул завес пуховика»/, светлица/ « Он бежит к жене в светлицу»/ молодица / «Дёрнул полог – молодицу…», сени / « он спешит к сеням»/, крыльцо / «у крыльца…». В процессе работы русский юморист исчезает и польская баллада получает иное словесное выражение, соответствующее другой национальной культуре.

«Мировая отзывчивость» Пушкина позволила ему, сделав балладу достоянием русской культуры, воссоздав контекст стилистических и образных ассоциаций польского быта. Пользуясь выражением самого Пушкина, его «воеводу» можно назвать лучшим в русской литературе «перевыражением» баллады Мицкевича. С нашей точки зрения, верная передача стиля народной баллады и её польская окраска, цельность и последовательность характеров, напряжённость и лексическая точность ставят переделку Пушкина выше многих точных и последовательных переводов.

В особенностях идейно-творческого развития А.С.Пушкина и А.Мицкевича ещё до момента их личного знакомства таились многие предпосылки их духовной близости. Великих поэтов сближало единство взглядов на поэзию, на высокое призвание поэта. Оба они осознали это единство, и каждый из них с уважением и одобрением отзывался о поэтических воззрениях и талантах своего друга и собрата. Оба они становятся основоположниками романтизма в своих литературах.

Сегодня трудно сказать, можно только предположить, как сложилась бы судьба Мицкевича – Поэта, не попади он в Россию в начале своего творческого пути. Его великий дар, как проклюнувшееся семя, упал в необычайно духовно плодородную почву России времен Пушкина и его окружения. О встречах поэтов сохранилось немало свидетельств.

Их беседы, переводы творений друг друга, близкие или контрастные мотивы и образцы в их произведениях, привлекали и будут привлекать исследователей, ведь здесь речь идет о диалоге и взаимообогащении культур двух народов, о чуде великой Поэзии, победившей пространство и время.

В чем же причины интереса к жизни и творчеству двух великих Поэтов и к тому, как они относились друг к другу, насколько понимали друг друга? Прежде всего, в масштабе их личности, в глубине и силе их творческих дарований, неповторимости их индивидуальности. Каково сегодня их место в литературе и обществе:

Без Пушкина России нет!
А без нее Поэт не состоялся.
Как с полевых цветов букет,
Коль поля нет, откуда бы он взялся?
И о Мицкевиче:
В своей Литве, среди дубрав,
От Бога искру в дар вобрав,
Чтоб от нее излился свет
Родился будущий Поэт.

1. Бялокозович Б.А. Мицкевич в русской художественной литературе: Образ и символ – Варшава, 1976, с.14.
2. Ивинский П.А. Пушкин и Мицкевич: История литературных отношений. М: Языка славянской культуры, 2003г.
3. Кулаков А.Г. Пушкин и Польша - Тула,1978.
4. Лаврецкий А. Поэт всеславянской демократии. – «Октябрь», 1944, №3-4.
5. Модзалевский Б.Л. Пушкин – ходатай за Мицкевича. В кн.: «Пушкин и его современники» - М., 1983.
6. Непомнящий В. Условие Клеопатры. К творческим истокам повести «Египетские ночи». Пушкин и Мицкевич - «Новый мир», №9, 2005 год
7. Полевой П. Материалы по истории русской литературы и журналистики 1830-х г. Л., 1934.
8. Чернобаев В.Г. К вопросу о литературных связях Пушкина и Мицкевича. – ЛГПИ, т.14, 1938.

Приложение 1.
Анализ вольного перевода Пушкиным «Конрада Валленрода»

«Валленродизм»- это тайная борьба с врагом родины, сделка и сотрудничество с ним ради того, чтобы в решительную минуту нанести удар с ближнего расстояния и спасти свой народ.
Пушкин меняет ритмическую основу поэмы. «Конрад Валленрод» написан одиннадцатисложным и вольным силлабическим стихом. Пушкин переводит свой отрывок четырёхстопным ямбом и таким образом переключает его в другую тональность.

Стих Пушкина отличается большей энергией и звучностью по сравнению с плавным свободным стихом Мицкевича. «Вступление» Мицкевича- это не только историческое введение в поэму, её хронологическая основа. Патриотическая тема поэмы - ущемление литовского народа тевтонским орденом - введена уже в первую строфу «Вступления»:

Сто лет минуло, как Орден крестоносцев
В крови язычества полночного плавал?
Уже пруссак склонил шею в оковы
Или землю отдал, а душу уносил;
Немец за беглецом пускал погоню
Бросал в тюрьмы, убивая до самых границ Литвы.

Русский поэт усиливает контраст враждующих сторон языковыми средствами. В описание креста включаются славянизмы: возносящий, грозящий, привлачить. Вероятно, этим же стремлением к усилению контраста (а не цензурными соображениями), вызвана и замена «храмов» на «башни», «богов» на «духов». «Храмы» - слово, применяемое и к языческой, и к христианской культуре, а «рощи вековые, духов пристанища святые» вбирает в себя комплекс обычаев, отличных от христианских. Наивно думать, что Пушкин не мог перевести строки Мицкевича ближе к подлиннику и что ему мешал выбранный им размер.

О переводческом мастерстве Пушкина красноречиво говорит следующая, 3 строфа. Это самая близкая по адекватности образов к тексту Мицкевича и самая нейтральная в смысле выражения идеи произведения. Исследователи отмечали, что в переводе последней строфы Пушкин полностью снял местный колорит вступления.

У Мицкевича «соловьи кевенской дубравы» с « братьями своими запущанской горы ведут, как и раньше, литовские разговоры» и «ветка литовского хмеля, прельщённая прелестями прусской тополи, вьётся по ивняку и по водорослям, смело, как прежде, протягивает объятья, и красным венком перевивая руку, на чужом берегу обнимается с любимым».

Значение пушкинских замен в последней строфе не сводится только к усилению конфликтности двух берегов. Ведь и у Мицкевича берега «враж- дебные»: на одном - литовцы, а на другом - их враги, немцы. И в последней строфе Пушкин последовательно, как и во своём отрывке, отбрасывает всё, что идеологически связывало бы его перевод с замыслом Мицкевича.

У Мицкевича природа не безразлична к людской вражде, она остаётся литовской и под пятой врага. Люди вынуждены были покинуть родные места, а природа не считается с завоеваниями и на захваченных немцами землях по-прежнему растёт литовский хмель. В этом постоянстве природы - важное для польского поэта утверждение права литовцев на земли за Неманом. За возвращение этих земель борется герой поэмы.

Заменяя «прусскую» тополь «немецкой», Пушкин меняет принятую в поэме формулу отношений между людьми и природой. Пушкинская природа не признаёт вражды между людьми, не подчиняется её законам, поэтому литовский хмель тянется к немецкой тополи, чтобы «нежно обнять друга»:
Лишь хмель литовских берегов,
Немецкой тополью пленённый,
Через реку, меж тростников,
Переплавлялся дерзновенный,
Брегов противных достигал
И друга нежно обнимал.
На мой взгляд лишённый смысловых, идейных связок с поэмой, отрывок, переложенный Пушкиным, превратился в произведение, несущее свой, отличный от поэмы Мицкевича смысл.
Стихотворение было закончено Пушкиным. Оно несёт чётко выраженную идею, обозначенную ещё в незаконном послании «Графу Олизару», которое декларирует, что поэзия преодолевает национальные развития и что для неё нет государственных границ.

Приложение 2.
Адам Мицкевич

Он между нами жил
Средь племени чужого; злобы
В душе своей к нам он не питал, и мы
Его любили.
Но теперь
Наш мирный гость нам стал врагом, и ныне
В своих стихах, угодник черни буйной,
Поет он ненависть: издалека
Знакомый голос злобного поэта
Доходит к нам!.. О Боже! Возврати
Твой мир в его озлобленную душу!
А.С.Пушкин